фото показано с : usa.one

Еще месяц назад этот человек полагал, что главное событие в его карьере, связанное с контролем за ситуацией с коронавирусом, осталось позади. Уровень заболеваемости резко снизился, ограничения, введенные в связи с пандемией, сняты, и можно объявить об отставке с поста гендиректора министерства здравоохранения. По всей видимости, Моше Бар Симан-Тов считал, что может уходить с высоко поднятой головой, записав в свой актив впечатляющее достижение по искоренению “чумы XXI века”. Но не тут-то было. Перед тем, как уйти, Бар Симан-Тову пришлось столкнуться с вопросом, какие уроки следует извлечь из первой волны эпидемии. “Наша самая главная проблема – это осознание случившегося, – утверждает он. – К примеру, в Тель-Авиве дело доходит чуть ли не до отрицания коронавируса. Мы движемся в диапазоне между тревогой и эйфорией. Вначале нами владело беспокойство, сейчас – эйфория, и эпидемия поражает 30 процентов тех, кто не следует ограничениям”. – Итак, нам снова предстоит услышать о сценариях фильмов ужасов, базирующихся на спорных моделях расчетов? Поэтому вы ознакомили министров с прогнозом, по которому вторая волна эпидемии потребует 5 тысяч аппаратов ИВЛ, хотя даже в самый разгар первой волны их потребовалось всего 150? – Я пришел к выводу о бессмысленности построений каких-либо моделей или сценариев. Потому что малейшее изменение в том или ином предположении может мгновенно изменить сценарий, сведя необходимость в 1500 ИВЛ к 10-и. Вместо того, чтобы выстраивать модели, государство должно решить, к чему именно надо готовиться. На мой взгляд, в полной боевой готовности должно находиться 5 тысяч аппаратов ИВЛ, чья работа рассчитана, в общей сложности, на 750 тысяч дней. К этой цифре следует добавить еще 2 тысячи к началу сезонного гриппа. Следует также учитывать тот факт, что если ситуация осложнится, нам придется взять на себя ответственность за Палестинскую автономию. – Очередное преувеличение? – Наш главный специалист по прогнозам, доктор Амит Хуперт как-то сказал, и это надолго отложилось у меня в памяти: «Все модели неверны, некоторые полезны». Нет модели, которая могла бы предвидеть реальность. Но я думаю, что риск тысяч погибших был и остается реальным, потому нужно подготовить большое число аппаратов ИВЛ. – Вы не считаете, что вспышку эпидемии в тот момент, когда экономика только начала приходить в себя, можно расцениваться как провал? – Я сказал своей команде с самого начала, что мы можем стать жертвами провала или жертвами успеха. Если мы потерпим неудачу, нас будут обвинять в ненужных смертях. Вот почему мы предпочли стать жертвами успеха. В ситуации с кризисом надо смотреть вперед, а не назад. Да, мы действовали во многом методом проб и ошибок, и если допускали какую-то ошибку, то возвращались, ориентируясь на цели, которые себе поставили, соблюдая установленные правила и исправляя допущенные ошибки. Но если решение надо принимать на основании того, что правила нельзя соблюсти – это чревато опасностями. – Если умеренные результаты признать следствием предпринятых вами мер, что остановило реализацию тяжелого сценария? – Поведение населения и сотрудничество с ним, доверие к минздраву и правительству – и правильные решения, принятые вовремя. Мы не изобретали колеса, некоторые страны действовали четко и уверенно, а некоторые – нет, и между ними есть четкое разделение. – Даже страны с низким уровнем смертности, такие, как Норвегия, признают сегодня, что поторопились и прогнозируемый ущерб экономике оказался далек от реальности… – Начну с того, что в странах, успешно справившихся с эпидемией, ущерб ВВП составил от 6 до 9 процентов. Там, где успех не был столь заметен – более 20 процентов. Швеция, которая ввела незначительные ограничения, тоже не обошлась без серьезных потерь в экономике еще и потому, что люди боялись выходить из дома, и, сответственно, спрос падал, – да и спрос на мировых рынках также упал. И, хотя Израиль в серьезной степени зависит от экспорта, есть страны, чья экономика пострадала куда сильнее, чем наша – не говоря уже о том, что они потеряли слишком много людей в результате эпидемии. – Давайте поговорим об ошибках. – Я думаю, мы слишком быстро открыли школы, хотя это – ошибка, которую можно исправить. В настоящее время в системе образования сложилась ситуация «инфекция или чудо». Классы зачастую переполнены, и достаточно одного “супер-разносчика”, чтобы случился взрыв. В дополнение ко всему это обстоятельство способствует и проникновению многих других инфекций. Система образования – это не система домов престарелых, которые можно закрыть. У нас два миллиона учащихся, 200 тысяч преподавателей, у каждого из них есть родители, и по сути получается, чуть ли не все израильское население. – Так вы за то, чтобы снова приостановить обучение? – Не полностью, но следует отдавать себе отчет, что функционирование в настоящем режиме чревато повсеместным проникновением инфекции. Я рекомендую прибегнуть к схеме, которая даст возможность системе образования избежать инфицирования, и есть два варианта: социальное дистанцирование, до двадцати учеников в классах, с дифференцированными переменами, при том, что подавляющая часть времени проводится в масках, исключая тесные контакты; или введение посменного обучения. – Но министерство просвещения настаивает, чтобы обучение продолжалось в прежнем режиме… – Минпрос предан своему делу и, действительно, делает все возможное. Но дело не в управлении, а в осознании действительности: в таких условиях не избежать инфицирования. Мы надеялись, что получили передышку в сражении с вирусом, и есть еще такой фактор, как сезонность. Вот почему я сказал: ладно, допустим, что сегодня коэффициент зараженности составляет условную единицу, и, если предположить, что есть сезонность и уровень инфицирования чуть-чуть возрастет, этот коэффициент будет колебаться от 1 до 1.2, обеспечивая необходимую безопасность. Но если коэффициент достигнет 1.5 и выше, возникает серьезная проблема. – А может, вы опять утрируете? Все-таки большинство бессимптомных инфицированных и количество тяжело заболевших, подлежащих госпитализации, характеризуются последовательным снижением. – Для нас стало уже очевидным, что дети заражают взрослых. Это означает, что у нас есть от четырех до шести недель, чтобы больницы почувствовали вновь значительный прирост заболевших, включая тяжело больных и тех, кому нужны ИВЛ. Чтобы человек тяжело заболел, требуется примерно десять дней, но так как ребенок переносит болезнь легко – ему требуется достаточно времени, чтобы заразить кого-то другого. В свою очередь, и этому человеку требуется время, чтобы болезнь перешла в серьезную стадию. Вторая волна повлечет за собой значительный рост заболевших. Сейчас у нас до 200т новых пациентов в сутки, но бьюсь об заклад, что истинное количество возрастет, как минимум, вдвое. Если говорить о критериях, установленных нами для признания новой волны, “зажглось” уже два красных из трех сигнальных огней: степень разброса пациенов и скорость удвоения инфицирования. – Скорее всего, мы слишком рано вернулись к привычной жизни, и не только в системе образования. – Все страны вернулись к нормальному образу жизни, но ни одна из стран не проявила такой мощной активности, как Израиль, упирая, при этом, на функционирование системы образования. – Тем не менее, пост-карантинное состояние характеризовалось бесчисленными искажениями, нелогичностью и непоследовательностью. Яркий пример: разрешили свадьбы с 250 участниками, но запретили спектакли, киносеансы, выпускные вечера с 50 участниками и более, а также моленья в синагогах.  – Невозможно принимать решения в данный промежуток времени, ориентируясь исключительно на внутреннюю логику – потому что есть бесконечно меняющиеся реалии. Необходимо к ним приспосабливаться, а потом уже стремиться к улучшению. Кстати, я надеюсь, что разрешение банкетным залам на возобновление деятельности не было ошибкой. – Но почему с этим поторопились? – Послушайте, люди хотят устраивать свадьбы, и все, что идет против их желания, вряд ли можно регулировать каким-то запрещающим указом. С другой стороны, они уверены, что все эти послабления никак не повлияют на активизацию вируса. – А как насчет приостановки работы поездов, когда люди вынуждены толпиться в автобусах? – Масштабы железнодорожных перевозок несопоставимы, а главное, невозможно контролировать плотность пассажиропотока. Существует схема, по которой формируется железнодорожный состав и, похоже, она реагирует на возможные риски. Вопрос в том, действительно ли она применима – сейчас она проходит соответствующее тестирование. Ожидается, что премьер-министр примет решение по этому вопросу на следующей неделе. Я не ожидал, что вирус так быстро вернется. Я думал,  мы получим передышку, сможем спокойно вздохнуть хотя бы до сентября, но этого не произошло. – То есть мы на пороге второй волны? – Я думаю, что существует риск второй волны и бороться с ней следует не путем введения карантина, а путем формирования определенной модели поведения населения, которая обеспечит отсутствие инфекции. Больше всего меня беспокоит тот факт, что относительно умеренная травма вызывает пока противоположный побочный эффект. Это похоже на человека, который из-за боязни заболеть раком легких бросил курить перед сдачей анализов, а, получив негативный результат, снова начал курить, не переставая. Мы сейчас находимся примерно в том же состоянии, как после Шестидневной войны: великая эйфория после победы, которая завершилась Войной Судного дня. Но на сей раз между двумя войнами не пройдет семь лет. – Что из опыта, накопленного ранее, можно взять на вооружение сейчас, когда вновь растет количество зараженных в домах престарелых? – Пока разрешен один посетитель на одного обитателя дома престарелых, но и это может быть изменено. Это трудное решение. Мысль, что родители находятся рядом, но их нельзя увидеть – невыносима. Показатели смертности в наших домах престарелых ниже по сравнению с общемировыми, и, тем не менее, мы потеряли там людей, которые могли бы остаться в живых. – Какие еще ошибки вы допустили? – С защитными масками. Я признаю, что слишком легко подошел к этому вопросу. Мы изменили политику, когда ее изменил весь мир. Сначала я думал, что это не имеет значения, и говорил, что это дает ложное чувство защиты: кстати, люди в масках думают, что они защищены, хотя не всегда правильно используют маску. И все же это – важный инструмент, и я признаю, что мы должны были побудить израильтян как можно скорее надеть маски. – Невозможно не коснуться жарких споров об отсутствии надлежащего тестирования – и непонятного ощущения, что ваше министерство делает все, чтобы не допустить увеличения тестов... – Я специально проверил, какие страны добились хороших результатов в противостоянии коронавирусу, и кто из них провел больше тестов, чем мы – и не нашел ни одной. Но давайте поговорим о результатах тестов. Мы говорим, что самое важное для предотвращения распространения болезни – изоляция тех, кто вступает в контакт с пациентом. Представьте себе, вы узнали, что больны, у вас нет никаких симптомов, и вам нужно уйти в самоизоляцию. Однако вы сдаете анализы – и получаете отрицательный результат. Радоваться преждевременно, хотя вы здоровы – но вы можете заболеть, контактируя с инфицированным, даже если анализы показали отрицательный результат, потому что вероятность ошибки составляет 30 процентов; и отрицательный результат может быть еще и потому, что у вас пока не появились симптомы заболевания. В любом случае у вас возникает ощущение, что с вами все в порядке, хотя это не так. – То есть ваше принципиальное возражение против увеличения количества тестов связано с отсутствием уверенности в их достоверности? – У этого инструмента есть ограничения. Когда он точен, то может сказать, в какой ситуации вы находитесь сейчас, но отнюдь не спрогнозирует, какой эта ситуация будет через два дня – и при этом у него все равно высокий уровень погрешности: 30 процентов ложных отрицательных результатов  и 1-2 процентов ложных положительных. В странах, которые справились с коронавирусом успешно, не проводили слишком много проверок. Мы проводим очень много тестов, может быть, даже слишком много. – А что вы скажете по поводу призывов благоприятствовать инфицированию, чтобы форсировать “коллективный иммунитет”? – Они аналогичны тем, кто противится вакцинации. Две страны попытались пойти по такому пути – Великобритания и Швеция. Результаты ясны, понятны и трагичны. Великобритания в результате занимает третье место в мире по числу умерших от коронавируса, а в Швеции – высокий уровень смертности. И заметьте, все это без какой-либо выгоды для экономики. – На вас часто оказывали давление заинтересованные стороны. Что вы имели в виду? – Мой WhaysApp буквально рухнул от предложений: нам предлагали купить все – от масок, лекарств, до аппаратов ИВЛ. Такое ощущение, что на нас набросились торговцы всех мастей. Однако внимательно изучив все эти предложения, мы пришли к выводу, что 99 процентов из них зиждились на обычном мошенничестве, а один процент был обыкновенными воришками. – Многие израильтяне убеждены, что премьер-министр использовал ситуацию с коронавирусом для создания коалиции. – Я думаю, что такого рода убеждения трагичны сами по себе, потому что угроза была реальной. Для меня лично поведение премьер-министра не носило политической окраски, а принятие решений строилось на профессиональном подходе. – Что изменилось после того, как карантин был снят? В конце концов, вы изменили политику тестирования, и люди ждали результатов по нескольку дней, а лаборатории терпели крах. – Механизм не идеален. Лаборатории были слабым звеном еще до эпидемии, и откатились назад, несмотря на двадцатилетние планы по созданию множества лабораторий. Почему? Потому что на них нет 100 миллионов шекелей. – Вы говорите о деньгах, которых нет, невзирая на то, что могли их найти, работая вначале в бюджетном департаменте минфина, а затем пять лет гендиректором минздрава. – Я никогда не урезал бюджет на здравоохранение, и в тот период, когда я был генеральным директором, подписано самое дорогое в истории государства соглашение с врачами. Основным является то, что в Израиле государственные расходы составляют лишь 40 процентов ВВП, одни из самых низких в мире, а расходы на безопасность – одни из самых высоких в мире. Решение состоит в том, чтобы увеличить налоги, одновременно увеличивая расходы на здравоохранение. – Были у вас какие-то особо неприятные моменты? – Да, когда хорошим тоном считалось уколоть меня лично. В основном, в этом упражнялись министры. Это было крайне неприятно, потому что мы оказывались в неравных условиях: я не мог выступать против них, это было похоже на борьбу со связанными руками. – Всеизраильский профсоюз врачей обратился с иском в БАГАЦ против вас, утверждая, что вы не можете занимать должность гендиректора, поскольку у вас нет медицинского образования. Однако суд утвердил ваше назначение, указав, что речь может идти об “эксперименте”. Как вы считаете, он удался? – Надеюсь, большинство людей считают, что эксперимент был успешным, и я думаю, что в любом случае все зависит от конкретного человека. В конце концов, в этой системе есть и другие люди, помимо врачей, и гендиректор министерства здравоохранения должен прежде всего понимать, как работает система. Я настаиваю на том, что глубоко вник в организацию системы, и не чувствую, что было что-то, что ускользнуло от моего внимания и понимания. Управление во время кризиса требовало колоссального интеллектуального напряжения, и не думаю, что моего умения не хватило, или этого умения было бы больше у врача, назначенного на эту должность. Большинство людей, с которыми я общался и консультировался во Всемирной организации здравоохранения, в американских и европейских центрах по борьбе с заболеваниями, не было врачами. Рони Линдер, Ави Бар-Леви, “ХаАрец”, М.К. Фото: Томер Аппельбаум источник »

77 +